нему.
— И я, — повторил он.
— Что ты? — изумился отец.
— О чем ты, Володя? — с явной тревогой спросила мама.
— И я хочу в школу.
Отец отложил ложку, вытер салфеткой губы и усы. Откашлялся.
— Ты еще маленький, — сказал он.
— Нет, — проговорил Володя, не подымая глаз от жиденького супа с фасолью.
— В чем дело, Леля? — спросил отец маму.
— Не знаю.
— А кто же знает?
— И я не знаю, — сказал я и получил удар в лодыжку: это Володя под столом орудовал своими ногами.
Папа подумал. А потом сказал, что шесть лет маловато. Обычно принимают с семи.
— Я не хочу, — заключил он резко, — чтобы меня обвинили в чем-либо незаконном.
Володя исподлобья взглянул на бабушку — всегдашнюю надежду нашу. Она не преминула ввязаться в разговор, поскольку он касался одного из ее внуков.
— Что тут незаконного? — возразила она. — Что мы, присваиваем что-либо? Обижаем кого-нибудь? Мальчик хочет учиться. Ну и на здоровье!
— Нет, нет, — сказал отец. — В школе так не положено. Возраст должен быть определенный.
— О боже! — воскликнула бабушка. — Разве это помеха? Всего-то один год!
Володя мрачно заявил:
— Все равно пойду.
Отец переглянулся с мамой. Та неопределенно пожала плечами. Отец побарабанил пальцами по столу.
— Ученье — свет, — серьезно сказал Володя.
Папа расхохотался, что случалось с ним не очень часто. Он обычно смеялся беззвучно, одними глазами и усами.
— Ладно, — сказал он, — иди, только меня не вмешивайте в это дело.
До Володи не очень дошло, что значит «не вмешивать». Что до меня — я вовсе не понял смысла этих слов.
Мама воодушевилась:
— Володя прав: попытка не пытка. Да и Жора без него не пойдет в школу. Правда, Жора?
Почувствовав, что Володя незаметно изготовился для нового тайного удара, я, естественно, кивнул.
— Не надо их разлучать, Дмитрий.
Бабушка погладила по голове сначала Володю, а потом и меня.
Отец был озадачен. Он не любил, когда кто-нибудь ловчил в самом маленьком, невинном деле. Он полагал так: все должно быть по установленным правилам и никто не может составлять исключения. Он это прививал нам всю жизнь. «Человек должен быть чист перед своей совестью, перед людьми». Это было его незыблемое правило. Однако оно мало нас касалось: разве мы не чисты перед людьми? Правда, третьего дня мы угодили камнем в соседское стекло и благополучно скрылись. Но ведь это не нарочно. Случайно…
Время шло, приближался первый школьный день.
Мы с Женей решали, какие взять в школу книги. Он сказал:
— У меня есть «История» Карамзина.
— А что это такое? — поинтересовался я.
— Не знаю. Но книга очень большая и тяжелая.
А что взять мне? Думал, думал и придумал: словарь Чудинова.
Володя тоже не дремал:
— А я — словарь Павленкова.
Я очень огорчился: Павленков вдвое толще Чудинова! Вдруг меня осенило: я возьму под мышки Чудинова и Библию.
Женя начал прикидывать:
— Кажется, есть на нашей этажерке «Мужчина и женщина». Если взять эти книги — полпуда потянут!
Володя сказал:
— Гоголь, чур, мой!
Вот черт, выбирает же! А что мне еще? Ах вот что: комплект журнала «Пробуждение», переплетенный тетей Ефросиньей! Ей-богу, недурно!
Я очень смутно представлял себе первый школьный день. Но твердо, чуть ли не с пеленок, зарубил себе на носу, что ученье — свет, неученье — тьма, что в школе сидят за партой и набираются ума.
Отец, как видно, переговорил со школьным начальством и сообщил нам: Володя тоже может пойти в школу при условии, что будет вести себя хорошо и прилежно заниматься.
И вот началась подготовка. Нас выкупали, остригли под машинку (нулевку), сшили нам белые полотняные блузки, выстирали короткие, по колено, брюки, починили сандалии.
Накануне мама напутствовала нас:
— Жора, Володя! Не шалите в классе. Не подсказывайте. На переменах ведите себя хорошо. Не дай бог узнают, что дети учителя Гулиа плохо себя ведут, — будет величайший скандал. Вашему папе просто скажут: «Раз вы не смогли воспитать своих мальчиков, не сумеете учить и чужих». А еще скажут: «До свидания!» Слышите?
Я поклялся, что и пальцем не шевельну на уроках. А Володя молчал. То ли он не ручался за себя, то ли присоединялся к моим словам.
— Ладно, Леля, — сказала бабушка маме, — нечего детей запугивать. Они умные, знают, как себя вести.
— Мама, ты их окончательно испортишь.
— Я?! — вспыхнула бабушка.
Мы с Володей обняли ее, поцеловали в морщинистое лицо. Я от души, а Володя только слегка приложился губами, словно к иконе. Это у него была такая привычка.
Бабушка прижала нас к себе и долго не выпускала из объятий. Я и до сих пор ощущаю тепло ее хрупкого тела и натруженных рук.
— Пусть все ваши хворобы перейдут на меня! — сказала она дрогнувшим голосом. — Дождалась-таки ваших школьных лет!
А на следующий день…
Уже в семь утра, когда солнце поднялось из-за горы Сама́та-арху, у нашей калитки начала собираться детвора. Раздавались нетерпеливые свистки, а кое-кто успел даже подраться и вываляться в пыли.
Огромные томищи книг мы с братом еще с вечера спрятали под лестницей на первом этаже. Мама дала нам бутерброды: черный хлеб, пропитанный каким-то растительным маслом, очень похожим по запаху на рыбий жир. Они были завернуты в вощеную бумагу.
— Съешьте на большой перемене.
Бабушка перекрестила нас и поцеловала в макушки. А отец молча наблюдал за этими церемониями. Он только сказал:
— В школу нельзя опаздывать.
Мы сбежали вниз, схватили нашу тяжелую ученую ношу и присоединились к ватаге, жаждавшей неких школьных знаний.
Меня немножко смутило одно обстоятельство: книг не было ни у кого, у всех пустые руки. Исключение составляли я, Володя и Женя. Мы буквально изнывали под тяжестью книг.
— Что это вы тащите? — спросил один из пацанов.
— Ничего, — ответил я.
Мы благополучно миновали поляну (пересекли ее по диагонали), потом, горланя, зашагали по тротуару и добрались до парка.
Один из мальчуганов сказал, что где-то здесь, в парке, под густым кустом живет китаец-фокусник.
— Он глотает мышей и лягушек, — сообщил наш товарищ. — Засовывает себе в глотку шпагу и делает разные фокусы.
Мы начали рыскать по тенистым дорожкам в надежде обнаружить фокусника. Но он куда-то исчез. Пришлось поворачивать в школу.
Что же бросилось нам в глаза на школьном дворе?
Мы часто слышали слово «бедлам». Папа как-то в шутку объяснил нам его значение.
— Это, — сказал он, — примерно то же самое, что вы устраиваете дома, когда оставляем вас одних.
Но позвольте: разве мы прыгали через забор? Лазали на стену? Ходили вниз головами? Орали,
